Газета «Бульвар Гордона» 9 (305) Люди, годы, жизнь... Виталий КОРОТИЧ. Уходящая натура, или Двадцать лет спустя «Бульвар Гордона» продолжает эксклюзивную публикацию новой, еще нигде не изданной книги воспоминаний председателя нашего редакционного совета, посвященной 20-летию распада СССР Часть XI. Засургученный конверт (Продолжение. Начало в , (2010 г.), в - )[VR]«НОВОЯВЛЕННЫЙ ГОЛЬДШТЮККЕР»[/VR]В начале 90-х годов ХХ века в Нью-Йорке шли погромы корейских лавок. Судя по объяснениям самих погромщиков корейцев было за что бить. За недолгое время, меньше двух десятилетий, эмигранты из Южной Кореи создали в Нью-Йорке и других больших городах разветвленную и процветающую систему овощных, цветочных и фруктовых лавок, работающих круглосуточно, дающих возможность купить цветы и зелень когда угодно. (Возможно, это от них запомнились вопрос — ответ, недавно еще поражавшие приезжих из нашей страны: «Когда у вас появляется первая клубника?». — «В шесть утра...»).Понемногу, по медной денежке, корейцы начали богатеть. И тогда наиболее жлобоватые обитатели «черных районов» и примкнувшие к ним разноцветные придурки, объявившие себя то ли социалистами, то ли анархистами, сытенькие казенным коштом, то есть привыкшие жить на социальные пособия и не перетруждаться, начали бить корейцев. Похожие события случались в дальнейшем много где, в благополучных странах особенно — помните парижские тарарамы, когда выходцы из Северной Африки жгли приличные автомобили из вроде бы классовой ненависти?В Нью-Йорке году в 1990-м ко мне пришла за интервью корреспондентка тамошнего троцкистского ежемесячника. С порога она сообщила, что вот-вот разогнется мускулистая спина рабочего класса и все небоскребы вскоре заселят бездомными пролетариями. «А дальше?» — спросил я.Дальше фантазия троцкистки не шла. Она была убеждена, что это самодостаточный процесс: кто был никем, становится всем. Я все это терпеливо выслушал, но в конце посоветовал, чтобы после всемирной пролетарской победы, в которую троцкисты верили свято, они все же сохранили несколько стран с отсталой, по их мнению, но развитой экономикой. Чтобы было к кому после победы ездить за помощью...Наверное, в «Огоньке» мы были сенсибилизированы на таких темах, но образ экспроприатора с большевистским лозунгом «Грабь награбленное!» в зубах всплывал из исторической памяти в моем представлении несколько раз. Ладно, остановлюсь, пока еще я не наговорил та-а-акого, что не во всех приличных газетах и журналах печатают.Тогда в Америке я, возможно, лютовал еще потому, что вспомнил, как в начале 1989 года активисты общества «Память» разогнали мой предвыборный митинг во дворце культуры «Правды» в Москве. Мордатые молчаливые ребята пришли загодя и заняли первые ряды на балконе и в партере. Чуть я заговорил, они повскакивали с мест, замахали плакатами, где желтели жирно перечеркнутые шестиконечные звезды и лозунги вроде «Коротич — новоявленный Гольдштюккер!».Организаторы моего предвыборного собрания сникли в этом реве, не могу их строго судить — обычные люди без опыта сражений с погромщиками. Позже я увидел американский фильм, снятый Данном Расером для компании CBS, там были эти кадры.Громче всех кричал похожий на тумбочку коротышка с двойной фамилией Смирнов-Осташвили (в дальнейшем он станет еще заметнее в своей своре, разогнав собрание нашей писательской организации «Апрель» в московском Доме литераторов, получит за это небольшой срок и закончит жизнь в удавке у тюремного унитаза).Невзирая на фамилию, Осташвили числился в «Памяти» чистокровным русским человеком и выше всех подымал плакат про Гольдштюккера. «Вот и фашисты, — подумал я, — были просто жлобы, но останавливаться в развитии не пожелали».Я попросил знакомых репортеров поспрашивать у крикунов, кто такой Гольдштюккер. Плакатоносцы ничего про это не знали, плакаты им выдали у входа. А я-то видел Гольдштюккера, даже немного поговорил с ним осенью 1968 года в Лондоне. В эту осень влетали осколки Пражской весны, разбитой советскими танками. Гольдштюккера тогда только что избрали председателем Союза писателей Чехословакии. Поздней осенью 1968 года автоматчики разогнали этих писателей и чуть позже набрали новых из классово надежной публики. Кто помнил об этом почти через четверть века? Кто готовил плакаты? Академик, общественный деятель, один из лидеров правозащитного движения в СССР Андрей Сахаров с супругой и соратницей Еленой БоннэрНа другом митинге в московском киноконцертном зале «Октябрь» мне прислали на сцену целый плакат: жирно начертанную «звезду Давида», в центре которой торчало нечто, смахивавшее на мужской половой орган. «Вот тебе член дохлого раввина!» — гласил текст. Я вышел к рампе и показал полученное произведение залу. Предложил, чтобы негодяй, изобразивший все это, поднялся ко мне на сцену. Никто, конечно, не отозвался. Они делают, что велят, и, слава Богу, что в этом случае погромных указаний им не давали. Не знаю, почему нас так не любили антисемиты. Вспоминаю афоризм мудрого Станислава Ежи Леца: «Водка и антисемитизм несовместимы. Человек вливает в себя водку, и сразу же из него вылезает антисемит».Нас очень не любили жлобы. А, собственно говоря, «Огонек» и не боролся за их любовь.Когда в нашей стране начались директивные сражения с пьянством, многое разрушилось. Виноделов заставляли выкорчевывать вековые лозы, уничтожать хранилища вин. Директивное тупое усердие перехлестывало государственные границы. На Кипре я беседовал с членами тамошнего правительства, которые мне рассказали, как анекдот, что им предложили вместо вин, на поставку которых в Советский Союз были подписаны контракты, доставлять в нашу страну виноградный сок по той же цене. Для островной экономики это была самая странная и выгодная сделка за много лет.В «Огоньке» мы дали хорошо аргументированную статью Юрия Черниченко о бедняге-главном виноделе «Массандры», который повесился, не выдержав разрушения дела всей своей жизни. Статья наделала шуму, и от массандровцев на время отстали. Но те не могли успокоиться.Как-то виноделы «Массандры» отловили меня в Крыму и пригласили в гости, не на традиционное распитие, а именно на осмотр погребов. Мы бродили по знаменитым подвалам, трогали столетние и постарше бутылки, рассуждали о традициях, ужасались чиновничьему тупому рвению. Показывая коллекционные портвейны, один из научных сотрудников сказал, что недавно к ним с отдыха заезжал Михаил Горбачев с супругой, осматривал погреба, расспрашивал. «А супруга его, — добавил массандровец, — вдруг возьми и ляпни: «Мы вот этого портвейна, Миша, не пробовали. Попроси бутылочку...». — «Что же Михаил Сергеевич?» — спросил я. «А ничего, — ответил винодел. — Покраснел немного, постоял, поковырял пробку, а потом буркнул, не оборачиваясь: «Помолчала бы...».Ах, эти супруги! «Огонек» с издательством «Прогресс» проводил встречу для обсуждения новых публикаций о демократических реформах — антиалкогольной в том числе — и письмах трудящихся по этому поводу. Участвовал по нашему приглашению и академик Сахаров. Он пришел со своей супругой Еленой Боннэр и скромно сел в углу. Я пригласил Андрея Дмитриевича в президиум. «Он будет сидеть здесь», — ответила Боннэр безапелляционно. «Когда вы хотите выступить?» — наклонился я к Сахарову. «Он пока что не будет выступать», — ответила Боннэр. В разгар заседания супруга академика протиснулась ко мне и сказала: «Сахаров готов выступить через одного человека». Я сделал все, как она велела.[VR]ВЕРХОВНОЕ ЧИНОВНИЧЕСТВО БЫЛО ВНЕ КРИТИКИ И ДАЖЕ ВНЕ ПОДОЗРЕНИЙ[/VR]29 июня 1988 года я вышел на оцепленную Красную площадь изнутри, через Спасские ворота Кремля. Охрана вождей и делегатов XIX Всесоюзной партконференции была поставлена образцово, и на главную площадь страны можно было вступить только из ее самого главного дворца.Оттуда я и вышел, чтобы отдышаться. Сил почти не осталось, я как бы плыл по раскаленному воздуху. Вышел на пустынную Красную площадь и медленно побрел вдоль Кремлевской стены. Делегатом меня избрали от Херсонской области Украины — прочие херсонские делегаты восприняли меня, как инопланетянина, затесавшегося в их сплоченные ряды. Возвращаться на свое место среди них я сейчас не хотел, для этого надо было пройти с трибуны сквозь весь зал заседаний, где меня готовы были съесть живьем. Попросту говоря, я уносил ноги. Следователи по особо важным делам Николай Иванов и Тельман Гдлян с Борисом Ельциным. Гдляна и Иванова сделало известными на всю страну так называемое «хлопковое дело» — одна из составных частей «узбекского дела», связанного с экономическими и коррупционными злоупотреблениями в Узбекской ССРТолько что пришлось выступать с трибуны — коротко и трудно. Репортаж об этом выступлении прошел по многим телеканалам мира, благо речь моя была очень короткой. Я всего-то-навсего отдал Горбачеву конверт со следственными делами на четырех высокопоставленных партийных чиновников, которых требовалось допросить, потому что они увязли в уголовщине. Но следователям не разрешали допрашивать важных бонз. Упомянутые чиновники работали в ЦК, а это значило, что без разрешения ЦК их тревожить не полагалось. А ЦК не разрешал.Откровенно говоря, я не ожидал, что статья следователей по особо важным делам Прокуратуры СССР Гдляна и Иванова, только что опубликованная в «Огоньке», вызовет такой взрыв. Александр Яковлев позже рассказал мне, что наша статья чуть вообще не сорвала эту самую конференцию к чертям собачьим. Другой секретарь ЦК, Георгий Разумовский, возглавивший специальную комиссию по расследованию моего поступка, говорил, что сам удивляется, как это меня не разорвали в клочки еще до первого заседания.А все ведь было проще простого: «Огонек» опубликовал статью, утверждавшую, что среди делегатов высшего партийного форума есть взяточники. Тогда еще о подобном не заикались вслух, а тем более не писали. Верховное чиновничество было вне критики и даже вне подозрений. Их охраняла ими же вскормленная система цензуры, тайная полиция, они давно уже заставили работать на себя всю страну и время от времени заставляли население на себя, любимых, молиться, то есть аплодировать стоя.Мы, пишущая братия, только еще процарапывали щелочки в слепом окошке, чтобы глянуть наружу. Да и статья, которую «Комсомольская правда» побоялась давать, была подсунута мне Львом Гущиным, новым первым заместителем, переведенным в «Огонек» из той же «Комсомольской правды», с надеждой на мое снятие и его возвышение (интриги уже начинались, но еще на мелком, стартовом уровне). Хоть времени для того, чтобы проверить каждую буковку статьи двух следователей, не было вдоволь, я все-таки подписал статью в набор и к печати, потому что риск риском, но очень уж соблазнительно было выдать такой материал к всесоюзной партконференции.Выдали! В то время партийное начальство, как купеческая дочь на выданье, из последних сил отстаивало свою девственную чистоту и непогрешимость, а пресловутая шестая статья советской Конституции гарантировала этому самому партначальству вечное обладание всеми нами в любых, даже самых извращенных формах.И вдруг статья в «Огоньке»! Оплеуха прозвучала оглушительно-громко (в зале орали: «Да кто им позволил, этим писакам!»). Сплотившись плечом к плечу, высокие партийные чины призывали не столько спросить с меня по всей строгости, сколько расправиться со мной и с журналом. Позже, когда все немного утихло и можно было позволить себе шутить, хотя бы вполголоса, я в одном из интервью заметил, что дело, пожалуй, не только в утверждении, что в зале-де сидят четыре партийных жулика. Они испугались, потому что не знали, которых именно четверых имел в виду «Огонек».[VR]«ТОВАРИЩ РАШИДОВ ПРИКАЗАЛ МНЕ ПРИНЕСТИ ЕМУ ПОЛМИЛЛИОНА НАЛИЧНЫМИ, — СКУЛИЛ УПРАВЛЯЮЩИЙ ДЕЛАМИ ЦК КОМПАРТИИ УЗБЕКИСТАНА»[/VR]Очень прошу вас — из своего времени, своего опыта, своих обстоятельств — представьте себе ту ситуацию. В стране ведь еще сажали за анекдоты.На какое-то время я попал в зависимость от порядочности и отваги следователей Гдляна и Иванова, авторов статьи. Они пообещали в нарушение всех инструкций и законов привезти и отдать мне в руки четыре папки со следственными документами обо всех четырех недоступных им взяточниках из ЦК. Последняя, XIX конференция КПСС, на трибуне Виталий Коротич с засургученным конвертом, переданным следователями Гдляном и Ивановым. За спиной у Коротича — Егор Лигачев, Владимир Щербицкий и Михаил Горбачев, 1988 годЭто было мне жизненно необходимо, потому что уже третий день подряд заседала комиссия во главе с секретарем ЦК Разумовским и большинство ее членов настаивало на моем публичном изгнании из зала партконференции, а также из партии, редакторского кабинета и вообще откуда только возможно. Ценой огромных усилий удалось притормозить принятие самых лютых решений, пока я не предъявлю доказательства своей правоты.Гдлян с Ивановым торжественно поклялись, что документы будут (мы договорились, что в засургученном конверте, со всеми положенными нашлепками про секретность и все такое). Они, кроме прочего, понимали, что если меня разорвут, то плохо придется многим и не в последнюю очередь им самим.Дело разрослось, стало огромным, втянуло в свою орбиту сотни людей. Речь шла не только о разворованных миллионах, но и о чем-то еще более важном — о неприкасаемости высшего чиновничьего слоя страны. Номенклатурщики выстроили для себя государство, утвердили в нем собственное верховенство, сохранив при этом многие приметы эпохи своего становления, особенно на окраинах — там все было открытее, без столичных цирлихов-манирлихов.В Узбекистане, с которого начался наш скандал, правила та же пролетарская по названию партия, реформированная на средневековый шариатский лад, с частными подземными тюрьмами и гаремами (Гдлян показал мне видеозапись допроса управляющего делами ЦК Компартии Узбекистана, тот скулил: «Товарищ Рашидов приказал мне принести ему полмиллиона рублей наличными в чемоданчике, но ничего не говорить об этом его жене»). Но особенность централизованной советской жизни заключалась также в том, что без высокого московского покровительства, без содействия из центра ташкентский взяточный разгул был бы немыслим.Одну за другой я просматривал видеопленки допросов — это было ужасно. И зять покойного Брежнева генерал Чурбанов, и местные узбекские чины — все были, что называется, одним миром мазаны. Тот же управляющий делами ЦК свидетельствовал на видеозапись, что для высокого московского гостя всегда готовили коробочки с юве
Газета «Бульвар Гордона» | Виталий КОРОТИЧ. Уходящая натура, или Двадцать лет спустя
Комментариев нет:
Отправить комментарий